Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса III
Пусть отдыхает спокойно».
И только когда за рыжей закрылась дверь, подумала: «Ай, все-таки надо, надо было ей предложить!» Но догонять не стала.
Чай выдула весь, до капли. С лимоном и сахаром, чего уже много лет себе не позволяла. А потом уснула и спала как младенец – не до девяти, не до десяти даже, а до одиннадцати. И поутру чувствовала себя так, словно родилась заново. И впереди теперь снова целая жизнь, настолько прекрасная, что впору огласить коридоры пронзительными младенческими воплями – просто от полноты чувств.
Спустилась вниз, счастливая и немного виноватая, как все заспавшиеся люди, с детства приученные думать, будто долгий утренний сон – порок, предаваться которому следует втайне от окружающих. Сказала рыжей, засевшей за стойкой администратора со стопкой каких-то бумаг:
– Завтрак я уже, понятно, проспала. Но, может быть, еще можно получить чашечку кофе?
– У нас невозможно проспать завтрак, – улыбнулась рыжая. – Потому что его подают, когда гость проснулся. А не когда это удобно нам самим. Ну и кофе, конечно, тоже. Сколько пожелаете.
Тихонько вздохнула, не веря своему счастью:
– Господи, в каких только гостиницах я не останавливалась. Включая надутые буржуйские отели. Но такое слышу впервые. Вы – лучшие в мире.
– Спасибо, – рыжая была смущена и ужасно довольна. – Мы просто очень стараемся, – простодушно добавила она.
– А я так до сих пор и не спросила, как вас зовут. Простите. Я часто упускаю, что у всякого человека непременно есть имя, и его следует знать. И сама вечно забываю представиться. Со стороны это, вероятно, выглядит очень невежливо.
– Нет, что вы, – улыбнулась рыжая. – Имя – это совершенно неважно. Меня зовут Лина. И мне кажется, это вообще ничего не меняет.
– Ничего. Зато оно вам идет.
…Усадила в столовой у окна, за которым сияло почти майское солнце. Принесла горячий омлет, положила хлеб в тостер. Спросила:
– Вам кофе прямо сейчас?
Кивнула:
– Да, если можно.
И, сделав первый, самый горький, самый вожделенный глоток, призналась:
– Локти вчера кусала, что постеснялась предложить вам чашку чаю. Может быть, хоть кофе вместе попьем? А то вы работаете, я ем. Теоретически так и должно быть, но все равно как-то неуютно.
– С удовольствием, – легко согласилась рыжая. Взяла себе чашку, села рядом. Спросила: – Вам вчера поговорить хотелось? В следующий раз не стесняйтесь. Поговорить я люблю. А ложусь очень поздно.
– А встаете очень рано.
– Когда как. День на день не приходится. И потом, почти всегда можно вздремнуть после обеда. В это время уже никаких дел.
Почти не слушала. Думала о своем. И сама не заметила, как заговорила вслух:
– Сейчас мы с вами находимся в очень интересной точке. Мизансцена допускает любой диалог. Абсолютно любой, вы только подумайте. Руки наши, таким образом, развязаны. И одновременно связаны – общепринятыми условностями, помноженными на индивидуальные представления о том, как следует себя вести, нашим темпераментом и сиюминутным настроением – оно, возможно, вообще самый важный фактор. Но все равно, некоторый выбор у нас есть. Можно завести светскую беседу о погоде; впрочем, сегодня она того вполне заслуживает – хороша, чертовка! Можно расспрашивать друг друга – вы меня о Москве и моей работе, я вас – легко ли содержать гостиницу в не самом популярном среди туристов городе Восточной Европы. Еще я могу предаться сентиментальным воспоминаниям, и тогда вам предстоит выслушать длинную-длинную историю моей дружбы с Расой, нашей общей юности, и как я каждый год собиралась приехать летом к ней в гости, то есть сюда, в Вильнюс, но так и не сложилось; один раз я даже от поезда отстала в Смоленске и тогда решила: ну все, точно, не судьба. Не нужно мне в Вильнюс. И больше не пыталась – до позавчерашнего дня. Но слушайте, как же я рада, что все-таки доехала! И, кстати, вот нам еще одна возможная тема для светской беседы: я могу взахлеб рассказывать, как мне тут понравилось, а вы – слушать и любезно кивать, куда деваться. Выслушивать восторженных туристов – важная часть вашей работы, это я понимаю и от души вам сочувствую. Впрочем, вместо восхищенного лепета я могу выступить в жанре недоуменного сетования. Буду, скорбно цедя кофе, жаловаться на нашу с Расой вчерашнюю встречу. Рассказывать, какая она стала старая и скучная. И я, следовательно, тоже, мало ли что мне самой кажется. Но это совсем уж неинтересно, поэтому Расу вычеркиваем. Будем считать, я ее просто выдумала, как повод махнуть на выходные в Вильнюс. Я сама уже почти в это верю.
Отхлебнула кофе и решительно заключила:
– Но самое замечательное, что мы можем вычеркнуть не только бедную, ни в чем, в сущности, не повинную Расу, которая гуляет сейчас в парке с внучкой и не знает, что вероломная московская гостья внесла ее в черный список вымышленных друзей. А вообще все традиционные темы банальных диалогов разом – чего мелочиться? И просто говорить, что взбредет в голову. Только о том, что волнует вот прямо сейчас. Не церемонясь и не стараясь подладиться под собеседника. Не опасаясь быть неправильно понятой, оконфузиться, не понравиться – вообще ничего не опасаясь. Какой вариант выбрали бы вы?
– Это неважно, – улыбнулась рыжая. – Потому что вы-то определенно выбрали последний. И так энергично взялись его реализовывать, что пути назад уже нет.
Улыбнулась.
– Просто так интереснее. Всякий раз, когда спрашиваю себя, чего хочу на самом деле, честный ответ один: хорошего спектакля. И чтобы ставила его не я сама, а кто-нибудь другой, желательно совершенно неизвестный мне режиссер, загадочный и непредсказуемый гений, великий мастер сбивать всех с толку. Потому что в последнее время мне все чаще хочется чего-нибудь совершенно невозможного. И даже откровенно абсурдного. Кажется, я просто устала все всегда лучше всех понимать. И вот прямо сейчас я хочу, чтобы посреди этого моего дурацкого монолога… ну, например, открылась дверь, и в холл вошла синяя лошадь с шляпе, украшенной искусственными фруктами, остановилась возле стойки администратора, взяла ключ и отправилась по лестнице в номер, а мы…
Еще говорила и говорила бы, вдохновленная доброжелательным вниманием слушательницы, но тут хлопнула входная дверь.
– Погодите минуточку, – сказала Лина. – Сейчас вернусь, только ключ отдам.
Кивнула, отвернулась к окну. Стала ждать. Сидела с полным ртом прекрасных фраз, идеально подходящих для внезапно прервавшейся беседы, ни дать ни взять хомяк, набивший зерном защечные мешки. Заготовленные слова не желали спокойно ждать своего часа, бурно множились, менялись местами и прирастали смыслами. Минуту спустя поняла, что лопнет, если не закончит хотя бы дурацкую реплику про лошадь в шляпе – немедленно! Встала и вышла в холл.
Вернее, собиралась выйти, но застыла на пороге, уставившись на меланхоличную лошадь цвета майского неба, неторопливо шествующую к лестнице с большим медным ключом в зубах. Соломенная шляпа, украшенная бумажными яблоками и тряпичным виноградом, съехала на одно ухо, откуда должна была бы, по идее, свалиться на пол, но каким-то чудом удерживалась на этом последнем рубеже.
Лина сочувственно смотрела из-за стойки.
– Плюньте, – наконец сказала она. – Подумаешь – лошадь. Еще и не такое бывает. Идемте-ка в столовую. У нас там кофе остывает.
Уже, собственно, остыл. Допила холодные остатки залпом, одним глотком, в надежде, что горечь приведет в чувство, и тогда, конечно, сразу выяснится, что задремала прямо за завтраком и даже успела увидеть сон. Короткий, зато дурацкий. Со всяким может случиться.
Но себя не обманешь. Никогда этого не умела.
Жаль.
Сказала:
– Ерунда какая-то получается. Я же как раз говорила про синюю лошадь. И тут она вдруг откуда-то взялась. Причем именно в шляпе! И как это? И что теперь?
Рыжая молча развела руками.
– Она будет жить у вас в гостинице? Лошадь? В человеческом номере? Синяя?!
– Не думаю, – беззаботно откликнулась Лина. – Вы же сказали: «Хочу, чтобы вошла синяя лошадь с шляпе, украшенной искусственными фруктами, взяла ключ и отправилась по лестнице в номер». И все.
О постоянном проживании речи не было.
«Я сказала? А, ну да, правда. Я. И что?.. Нет, погодите. Получается, эта дурацкая лошадь из моих слов материализовалась? Только потому что я сказала, будто так хочу? Какой абсурд. Какой абсурд!»
Вслух не произнесла ни слова. Сидела, уставившись в пустую чашку. Наконец спросила:
– «Все желания гостей» – то есть вот до такой степени все? Не только чай, кофе, свежая пресса и дополнительное одеяло в номер?
– Обычно примерно этим и ограничивается, – заметила рыжая. – На самом деле люди не так уж много говорят вслух о своих желаниях. Особенно при чужих. Ну вот, разве что, действительно одеяло попросят, или еще чего-нибудь в таком роде. Впрочем, бывают исключения. Взять хотя бы нашего португальца. Сказал, что хочет как следует выспаться, и теперь спит, как убитый. А я не бужу, видно же, что человеку очень надо. Лишь бы обратный самолет не проспал, но за этим я слежу, четыре дня у него еще есть. Или вот в прошлом году один русский приезжал, пожилой человек, музыкант. Очень славный. Все время рассказывал мне о жене, которая уже долго болеет, фотографии показывал – смотрите, какая красавица. И однажды у него вырывалось: «Я так хочу, чтобы Люся поправилась!» Слава богу, не промолчал. Знали бы вы, как я за них рада! И еще был мальчик, забавный такой, совсем юный и ужасно серьезный. С порога объявил: «Я хочу написать книгу!» Подозреваю, он просто пытался произвести впечатление, но не тут-то было. Засел в своем номере, как миленький, на улицу только поесть выходил, да и то не каждый день. Мы даже скидку ему сделали – пусть работает спокойно, если уж так влип. До сих пор думаю: интересно, что у него в итоге получилось?.. Но вы, конечно, всех перещеголяли с этой своей лошадью. Такого у нас еще не было.
